Утро после корпоратива: котенок попытался взбодриться кофейком, но не вышло
Судя по взъерошенному виду этого котенка, ему нужен не только кофе, но и антипохмельный коктейль. Выходные котофея были очень насыщенными. Он помнит, как собрался на вечере с коллегами, отведал немного патэ из говядины и пару кусочков «краковской», а потом — кто-то достал кошачью мяту. И понеслось. Котаны играли на гитаре, кисы плясали, вертолеты в голове не переставали летать. Ох, лишь бы никто не снимал, что котенок весь остаток вечера некультурно доедал с пола «краковскую».
Пользователи узнали в котенке себя:
Батюшки, это же вылитый я каждое утро!
Понимаю тебя, кот. Меня кофе тоже совсем не бодрит.
Я также выглядел после своего дня рождения. На кофе даже не надеялся. Сразу выпил пива.
Ранее «Ридус» писал про котенка, который разыграл шекспировскую трагедию перед хозяевами.
Дубликаты не найдены
Котомафия
62.4K пост 25.4K подписчиков
Правила сообщества
В сообществе категорически запрещено:
✔Оскорблять других пользователей. Запрещено использование нецензурных выражений и ругательств. Замена части букв значками «@», «#», «$» и т. д. при вычислимости исходного слова не избавляет от ответственности. Категорически не рекомендуется использование грубо-просторечной лексики, а также упоминания физиологических отклонений;
✔ Сообщения не по теме. Публикуемые сообщения должны соответствовать заявленной теме сообщества;
✔Размещение постов о помощи животным в сообществе без обязательных тегов: #вдобрыеруки #помощь #без рейтинга
Так же напоминаем, что на Пикабу существует специальное сообщество .»Айболит. Помощь животным»
Дорогие друзья, которым не нравятся посты с просьбами о помощи животным, очень просим Вас добавить теги: #помощь #вдобрыеруки и др. в черный список.
✔Плагиат! Не присваивай себе чужие идеи, записи и другой авторский контент.
✔Некорректные комментарии в комментариях, откровенный флуд, провокации, пропаганду жестокого и безответственного отношения к животным и пр. участники заносятся в черный список без дополнительных пояснений и предупреждений!
✔Нарушать правила Пикабу.
Заметили нарушение правил: напишите @zluchkin , @Darsinka
Не забывайте ставить тег «моё», «кот», «котомафия» если выкладываете своих любимцев.
Мы есть в Instagram: @kotomafia _pikabu, отмечайте нас на Ваших фото. Там уже есть интерактив и скоро конкурс с подарками
Помощь животным (мысли вслух)
Вы можете сейчас меня закидать ссаными тряпками, но скажите:
Фонды помощи домашним животным, которые помогают тем животным, которые действительно поддаются лечению и будут потом жить счастливо и сыто пусть и на передержке — есть вообще?
До недавнего времени постоянно помогала деньгами одному фонду, все действительно было хорошо, деньги шли на лечение, все котики лечились, кормились, жили за счёт пожертвований и всем было счастье. Были постоянные отчёты: фото/видео, рассказывалось как живут подопечные — все как надо. Но потом пошла какая-то дичь, которая окончательно меня убедила в том, что помогать больше этому фонду я не буду.
Меня потрясла ситуация, когда у фонда за короткий промежуток времени умирает уже третий кот. До этого ещё умерла кошка, на которую были потрачены жуткие суммы на лечение, но я себя одернула что не хорошо считать чужие деньги, но когда умерли ещё три кота — я задумалась. (Правда, смотря на этих котиков сердце сжималось, не помочь им было нельзя, но в какой-то момент, когда лечение не помогает, приходит же понимание что пора остановиться и прекратить мучить животное и позволить ему уже «отдохнуть» от мучений?) И казалось бы, ну стечение обстоятельств, но там у котов были тяжёлые, очень тяжёлые заболевания, при которых, будем честными, жить коту долго, счастливо и не болезненно-мучительно — не светит 100%. И об этом главе фонда сообщали врачи, скрины переписок с врачами выкладывались в открытый доступ. Может то что я скажу сейчас будет и жёстко, но давайте отойдем немного от глубокой жалостливости и посмотрим правде в глаза: на лечение там уходили жуткие суммы по 100 и более тысяч. А потом смотря на кота всего утыканного капельницами не возникало мысли что ему хорошо так лежать каждую неделю на постоянной основе. Куда гуманнее было бы усыпить кота, чем продлевать его страдания ещё на срок в 1-2 месяца — потому что итог лечения был ясен и врачи старались это донести, но тут открывалось второе дыхание с: «а давайте проверим в чудо, давайте купим дорогущий препарат с вытяжкой из хвоста дракона на собранные деньги для другого кота и потратим на лечение этого?» А потом вот такие долги:
(скрин фото взят из инстаграма)
А потом опять просьбы что денег нет, а остальным котам на передержке нужно что-то есть, скиньте копеечку. Разве не гуманнее было бы усыпить тяжело-больного кота, которому врачи прогнозируют смерть — даже если ещё вот месяц он протянет, а дальше организм все равно сдастся? Разве не логичнее собранные деньги было бы пустить на обеспечение других здоровых кошек кормом, наполнителем и прочими нужными вещами, чем залазить в дичайшие долги у вет.клиник и потом жалобливо просить ещё копеечку?
Не понимаю, объясните? Может я не права? Может я не достаточно сострадательна и скорее расчетлива? Но я всё равно не понимаю как можно продолжать мучить животное, когда уже ну кристально ясно что оно умирает и каким-то лекарством мы продлим ему жизнь ну на неделю, ну на месяц, но оно будет жить этот месяц и продолжать мучиться от постоянных болей, тошноты судорог и проч. Для чего это? Потешить свое эго мол, вот я такая молодец, я продлеваю жизнь животному, я такая сострадательная, мне не жалко денег не помощь — или что это?
Источник
Корова-мутант, театр в тюрьме и собачатина: 10 самых неожиданных экранизаций Шекспира
На экраны с 25 июля вышла «Офелия» от австралийской режиссерки Клер МакКарти, несколько предсказуемо населенная прерафаэлитскими образами, где шекспировские страсти с точки зрения дочери Полония, сестры Лаэрта и возлюбленной Гамлета, то есть самой Офелии. Согласно безжалостной статистике, Уильям Шекспир считается самым экранизируемым автором в мире. На сегодняшний день насчитывается свыше 1000 фильмов по его произведениям, среди которых попадаются крайне нетрадиционные.
«Новенькая в молодежной банде» (Teenage Gang Debs, 1966), режиссер Сэнд Н. Джонсен
Очень приблизительная экранизация «Макбета». Здесь нет ни ведьм, ни предсказаний, ни королей. Зато есть черно-белый Бруклин 60-х, снятый с плеча, косящий под заокеанский Париж «новой волны». Несмолкающий ритм-энд-блюзовый саундтрек, визжащий саксофон и какофония большого города. Полный набор эксплуатационного кино: изнасилование проститутки Рози прямо на вступительных титрах; затянутые в кожу бандиты-мотоциклисты, крушащие молотками автомобиль; драки подружек гангстеров (блондинки и брюнетки), рвущих друг другу волосы на полу в баре и срывающих блузки, обнажая девчачьи татуировки.
Одна из дерущихся по имени Терри окажется местечковой леди Макбет, умело плетущей интриги, свергнувшей в драке предыдущую пассию главаря уличной банды грабителей и занявшей ее место. Она провоцирует новоявленного бойфренда на ревность, сталкивает его с закадычным другом в смертельном поединке на ножах, совершает маленький переворот, окончательно спихивая молодежную группировку на криминальную кривую дорожку. Но изгнанные из банды девушки-соратницы после танцев завалят обидчицу на местном Дунсинанском холме, прямо в тени Бруклинского моста.
«Наследие» (A Herança, 1970), режиссер Озуальдо Рибейро Кандейяс
Переложение «Гамлета» на выжженную солнцем почву бразильских сельских пейзажей. Сын фермера возвращается в родные края и никак не может смириться с мыслью, что его мать вышла замуж за его родного дядю. Нищая деревня, гаучо на лошадях, чернокожая Офелия, зной и насилие.
В фильме фактически не произносится ни одного слова, если не считать бразильских народных песен и кряхтения дерущихся в финальной дуэли Гамлета и Лаэрта. Остальной саундтрек состоит из ленивых фольклорных мотивов, церковных колоколов и пастушьих рожков.
Фильм вполне можно отнести к Cinema Novo или «новому кино» — бразильскому кинематографическому течению, сформировавшемуся в ответ на классовые и расовые волнения. «Эстетика голода», в которой голод не просто тревожный синдром, а сама сущность общества. Черно-белая картина, псевдодокументальная манера съемки, явно взявшая за образец режиссуру Глаубера Роши и воскрешающая в памяти «Бога и дьявола на земле солнца» (1964), хоть и лишенная его экспрессии и кровавой поэзии.
«За вычетом Гамлета» (Un Amleto di meno, 1973), режиссер Кармело Бене
Почти забытый ныне, но очень модный в 1960-70 годах итальянский актер, сценограф и режиссер театра и кино Кармело Бене разыгрывает в последнем фильме очередную вариацию на тему «театра жестокости», производя дикий меланж из «Гамлета» Шекспира и «Гамлета, или Последствий сыновней любви» французского поэта-символиста Жюля Лафорга. Бене — в главной роли директора театральной труппы, путешествующей с «Гамлетом». В какой-то момент вымысел, естественно, вторгается в реальность и полностью размывает ее границы.
Что осталось в фильме от Шекспира, так это имена персонажей (Гамлет, Гораций, Клавдий, Йорик, Офелия) и место действия (кажется, все же Эльсинор). Даже некоторые ситуации остаются неизменными, такие, как убийство отца Гамлета, смерть Офелии и так далее. Однако в фильме все искажено: в красочную смесь из Шекспира и Лафорга вторгаются цитаты из Гвидо Гоццано и неизвестно откуда взявшиеся рыцари Круглого стола.
Гамлет в трактовке Кармело Бене не особо обременен трауром по умершему отцу, а скорее ищет удовольствий и веселья в компании женственных Розенкранца и Гильденстерна. Полоний с видом знатока раздевает королеву и рассказывает историю Эдипа и Иокасты. Призрак отца Гамлета, одетый в рыцарские доспехи с шипами и шлем викинга и занятый сексом с обнаженной женщиной, призывает сына к отмщению. Происходящее до крайности условно, при этом не только не стремится скрыть условность, но и всячески ее подчеркивает. Смерть Офелии, например, показана через открытку с репродукцией знаменитой картины Джона Эверетта Милле, омываемой прибрежными волнами и осыпаемой лепестками роз. Украшен неудобоваримый коктейль «ожерельем голых поп» Цитата из песни «Кот кота» группы «Мумий тролль (прим. ред) многочисленных статисток, как всегда у Кармело Бене.
Источник
Короли
И век твой оттолкнет тебя с презреньем,
Когда не сможешь в ногу с ним идти.
(«Король Иоанн», I, 1) 1
Чего уж больше. Лишь просмотрев внимательно список действующих лиц «Ричарда III», не трудно увидеть тот исторический материал, к которому обращался Шекспир, чтобы показать свое время и заселить сцену реальными фигурами. Здесь, в одной из самых его современных пьес — или, скорее, в ее историческом сырье — уже зарождаются контуры всех более поздних великих трагедий: «Гамлета», «Макбет» и «Короля Лира». Если мы хотим прочитать шекспировский мир как мир реальный, чтение следует начинать с Хроник, и, прежде всего, — с обоих «Ричардов».
Итак, начнем с перечня персонажей:
Король Эдуард IV — лишил трона Генриха VI, последнего правителя по линии Ланкастеров. Посадил в Тауэр, где его умертвили братья Эдуарда: Ричард и герцог Кларенс. Несколькими месяцами раньше в битве под Тьюксбери единственный сын Генриха VI — был заколот Ричардом.
Эдуард, принц Уэльский, сын Эдуарда IV, в дальнейшем король Эдуард V — двенадцати лет — умерщвлен в том же Тауэре над Темзой, по приказу Ричарда.
Ричард, герцог Йоркский, второй сын Эдуарда IV — убит десяти лет в том самом мрачном Тауэре, в готической башне из белого камня, по приказу Ричарда.
Георг, герцог Кларенс, брат Эдуарда IV — убит в том же готическом Тауэре, по приказу Ричарда.
Сын герцога Кларенса — брошен в тюрьму сразу же после коронации. Дочь герцога Кларенса — выдана ребенком замуж за простого дворянина, чтобы не смогла стать матерью королей.
Герцогиня Йоркская, мать двух королей, бабушка короля и королевы — ее муж и младший сын погибли либо были убиты в войне Белой и Алой Розы; средний сын заколот наемными убийцами в тюрьме; третий сын, Ричард, приказал убить обоих ее внуков. Из всего ее потомства только один сын и одна внучка умерли естественной смертью.
Маргарита, вдова Генриха VI — ее муж умерщвлен в Тауэре, сын убит в сражении.
Леди Анна, жена Ричарда III, который убил ее отца в битве под Барнетом, ее первого мужа в битве под Тьюксбери, а отца ее мужа еще прежде приказал казнить в Тауэре, — после свадьбы тотчас заключена тем же Ричардом в тюрьму.
Герцог Бекингем, приспешник Ричарда и его правая рука в борьбе за корону, — обезглавлен Ричардом в год коронации.
Граф Риверс, брат королевы Елизаветы, лорд Грей, сын королевы Елизаветы, сэр Томас Боген, — все трое казнены по приказу Ричарда III в Помфретском замке еще до коронации. Сэр Ричард Ретклиф, организатор резни в Помфрете и государственного переворота, — погибнет через два года под Босвортом 3 .
Лорд Хестингс, барон, приверженец Ланкастеров, — арестован, освобожден, потом вновь арестован и казнен Ричардом по обвинению в государственном заговоре.
Сэр Джеймс Тиррел, убийца детей Эдуарда IV в Тауэре, — потом был казнен.
Подходим к концу этого списка персонажей, вернее, перечня жертв. Еще сэр Уильям Кетсби, казненный после битвы под Босвортом, и герцог Норфолк, в ней погибший. Еще несколько лордов и баронов, которые уберегли головы, сбежав в эмиграцию. И последние три строки. Уже фигуры без имен. Достаточно переписать с афиши: «Души убитых Ричардом III, лорды, дворяне, граждане, убийцы, гонцы, писарь, солдаты и другие. Действие происходит в Англии».
Шекспир как мир или жизнь. Каждая эпоха находит в нем то, что ищет и что хочет увидеть. Читатель середины XX века читает «Ричарда III» или смотрит, как его играют на сцене, сквозь собственный опыт. Не может читать и смотреть иначе. И поэтому его не поражает или, скажем, не удивляет шекспировская жестокость. На борьбу за власть и взаимную резню героев он смотрит гораздо спокойнее многих поколений зрителей и критиков девятнадцатого века. Спокойней и, во всяком случае, разумней. Жестокую смерть большинства персонажей он трактует не как эстетическую необходимость или как правило, продиктованное трагедией и несущее katharsis (катарсис), и даже не как специфические черты трагического гения Шекспира. Скорее он склонен воспринимать жестокую смерть главных героев как историческую необходимость или как вещь совершенно естественную. Даже в «Тите Андронике», которого Шекспир, по-видимому, написал (либо переделал) в том же году, что и трагедию «Ричард III», современный зритель видит нечто более значительное, чем карикатурное и гротескное, как писала критика девятнадцатого века, преувеличенное нагромождение всяческих зверств. И когда «Тита Андроника» ставят так, как его поставил Питер Брук, современный зритель готов аплодировать сцене всеобщей резни из пятого акта с тем же пылом, с каким аплодировали ей котельщики, портные, мясники и солдаты времен Шекспира. Это было одним из самых крупных событий театральной жизни тех лет. Современный зритель, обнаруживая в трагедиях Шекспира свое время, часто сближается неожиданно со временем Шекспира. Во всяком случае, хорошо его понимает. Прежде всего это касается Исторических Хроник.
Исторические Хроники Шекспира названы именами королей: «Король Иоанн», «Король Ричард II», «Генрихи IV, V и VI», «Король Ричард III». «Король Генрих VIII», написанный Шекспиром только частично, на склоне его творчества, лишь формально относится к циклу Хроник. Кроме «Короля Иоанна» — рубеж XII и XIII веков, — Хроники Шекспира охватывают события борьбы за английскую корону от исхода XIV до последних лет XV века. Это более чем столетняя историческая эпопея, разделенная на большие периоды правлений. Но когда мы рассматриваем отдельные периоды в порядке событий, соответственно смене властителей, то резко бросается в глаза, что история у Шекспира словно не движется — каждый из периодов начинается и заканчивается на одном и том же месте. В каждой из Хроник история будто бы описывает круг, после чего возвращается к исходной точке. Каждый такой неизменно повторяющийся круг, который описывает история, — это очередное королевское правление.
Каждая из этих великих исторических трагедий начинается с борьбы за трон или за его укрепление, каждая заканчивается смертью монарха и новой коронацией. В каждой из Хроник законный правитель тянет за собой длинную цепь преступлений, он отталкивает от себя феодалов, которые помогли ему завладеть короной, умерщвляет сначала врагов, потом прежних союзников, истребляет наследников и претендентов на трон. Но он не может истребить всех. Из изгнания возвращается молодой герцог — сын, внук или брат убитых — становится на защиту попранного права; вокруг него сплачиваются отвергнутые, олицетворяя надежды на новый порядок и справедливость. Но каждый шаг к власти и дальше отмечен убийством, насилием, вероломством. И когда новый герцог оказывается у трона, за ним тянется такая же длинная цепь преступлений, как и за недавним законным правителем. Когда он наденет корону, его будут ненавидеть, как и предшественника. Он убивал врагов, теперь будет убивать прежних союзников. И появится новый претендент на трон и будет защищать попранную справедливость. Цикл замыкается. Начинается новый период. Новая историческая трагедия:
Так вот:
У Эдуарда Третьего, милорды,
Семь было сыновей. Родился первым
Эдвард, принц Уэльский, он же Черный принц;
Вторым родился Вильям Хетвилд; третьим
Был герцог Кларенс, Лайонел; за ним
Родился герцог Ланкастер, Джон Гант;
Был пятым Эдмунд Ленгли, герцог Йорк;
Шестым был Томас Вудсток, герцог Глостер;
Вильям Виндзорский был седьмым, последним. 4
Разумеется, эта схема не во всех исторических Хрониках Шекспира проявляется с равной отчетливостью. Ярче начерчена она в «Короле Иоанне» и в двух шедеврах исторической трагедии — в обоих «Ричардах». Наиболее затуманена — в «Генрихе V», драме идеализированной и патриотичной, описывающей борьбу с внешним врагом. Но борьба за власть у Шекспира всегда очищена от всяческой мифологии, представлена в чистом виде. Это борьба за корону между живыми людьми, у которых есть имя, титул и сила.
В средневековье наиболее распространенным образом богатства был мешок с золотыми монетами. Каждую из них можно было взвесить на ладони. Богатством многие века являлись поля, луга и леса, стада овец, замок и села. А также корабль, нагруженный перцем или гвоздикой, либо большие ангары с мешками пшеницы, погреба, полные вин, склады, тянущиеся вдоль Темзы, от которых далеко распространялся кислый запах дубленой кожи и удушливая пыль хлопка. Богатство можно было увидеть, потрогать, его можно было даже понюхать. Только потом оно дематериализовалось, превратилось в знак, символ, абстракцию. Перестало быть вещью. Стало клочком надписанной бумаги. Эти изменения описал Маркс в «Капитале».
Так же дематериализовалась власть. Вернее, утратила телесность. Потеряла имя и фамилию. Превратилась в абстракцию и миф. Чуть ли не в чистую идею. Но для Шекспира абсолютная власть обладает именем и фамилией, у нее есть глаза, рот и руки. Она — безжалостная борьба живых людей, сидящих за одним столом.
Давайте сядем наземь и припомним
Предания о смерти королей.
Тот был низложен, тот убит в бою,
Тот призраками жертв своих замучен,
Тот был отравлен собственной женой,
А тот во сне зарезан, — всех убили. 5
Для Шекспира символом власти является корона. Она тяжелая. Ее можно взять в руки, сорвать с головы умирающего властителя и возложить на собственную. Тогда станешь королем. Только тогда. Но нужно ждать, пока король умрет. Или ускорить его смерть.
Надеюсь, он не выживет; но прежде
Пошлет на почтовых он брата к богу.
Я ж к Кларенсу его вражду усилю
Отточенною доводами ложью. [. ]
А там бог приберет и короля
И опростает в мире место мне 6 .
В каждой Хронике есть четверо или пятеро, которые смотрят в глаза угасающему монарху, наблюдают дрожание его рук. Они уже сговорились, уже стянули к столице верные войска, уже условились со своими вассалами. Отдали приказы наемным убийцам, каменная башня Тауэра ждет новых узников. Их четверо или пятеро, но живым может остаться только один. У каждого — свое лицо. Один — хитрый, другой — отважный, третий — жестокий, четвертый — циничный. Они живые люди, потому что Шекспир был великим писателем. Мы помним их лица. Но когда мы закончим один период и начнем следующий, когда мы читаем исторические Хроники Шекспира подряд, одну за другой, лица властителей и узурпаторов для нас постепенно стираются.
Даже имена у них одинаковые. Всегда есть Ричард, Эдуард и Генрих. У них одинаковые титулы. Есть герцоги Йоркские и герцоги Уэльские, и герцоги Кларенс. Кто-то храбрый, кто-то жестокий, кто-то коварный. Но драма, что разыгрывается между ними, всегда одна и та же. И в каждой трагедии повторяется все тот же стон матерей загубленных монархов:
Эдвард, мой сын, был Ричардом убит;
И Генрих, муж мой, Ричардом убит;
И твой Эдвард был Ричардом убит;
И Ричард твой был Ричардом убит.
Жил Ричард мой — его убила ты.
Жил Ретленд — помогла его убить ты. [. ]
Эдвард твой умер, что убил Эдварда;
За моего убит второй Эдвард;
И Йорк твой лишь привесок. [. ]
И Кларенс мертв твой, что убил Эдварда,
И зрители трагедии ужасной —
Распутный Хестингс, Риверс, Воген, Грей —
В могилах мрачных все уж задохнулись. 7
И вот все больше поверх индивидуальных черт королей и узурпаторов выступает из драматических Хроник Шекспира образ самой истории. Образ Великого Механизма. Каждый из очередных периодов, каждый из больших шекспировских актов является только повторением —
. Прологом радостным ужасной драмы.
Ты вознеслась, чтоб сброшенной быть в бездну. 8
Именно этот образ истории, многократно повторенный Шекспиром, навязывается нам неустанно. Феодальная история — это большая лестница, по которой непрерывно шагает череда королей. Каждая ступенька, каждый шаг вверх отмечены убийством, вероломством и предательством. Каждая ступенька приближает к трону.
Еще шаг — и корона упадет. Можно будет ее подхватить.
. вот она, преграда!
Иль пасть, иль сокрушить ее мне надо! 9
С последней ступеньки возможен уже только шаг в пропасть. Сменяются правители. Но лестница все та же. И так же шествуют по ней добрые и злые, отважные и трусливые, подлые и благородные, простодушные и циничные.
Понимал ли Шекспир трагизм истории именно так в первом, начальном периоде своего творчества, который неосмотрительно называют оптимистичным? Или он, возможно, был приверженцем абсолютной монархии и лишь для того обратился к кровавой реальности XV века, чтобы поразить зрителей картиной борьбы феодалов и внутренней раздробленности Англии? А может, он писал о своем времени, и «Гамлет» не так уж далек от обоих «Ричардов»? Из какого опыта он черпал? Был ли он моралистом или описывал мир, который знал или прочувствовал, без иллюзий, без презрения, без гнева? И каков же на самом деле тот мир, который он показал в своих Хрониках? Попытаемся прочесть обоих «Ричардов». Прочесть так, как умеем.
Начнем с действия Великого Механизма, так, как его показывал Шекспир в своем театре. На просцениуме сражаются войска; маленький альков под крышей превращается в палату общин или королевские покои; на балконе появляется король в окружении епископов; звучат трубы, просцениум — это уже двор готического Тауэра, куда стражники с алебардами препровождают арестованных малолетних принцев; альков превращается в тюремную камеру; тревожные мысли не дают заснуть наследникам трона, но вот уже отворяются двери и входят наемные убийцы с кинжалами; просцениум теперь — лондонская улица ночью, жмутся друг к другу испуганные обыватели, шепчутся о большой политике; снова трубы: на балконе появился новый властитель.
Начнем с большой сцены отречения в «Ричарде II», которая при жизни королевы Елизаветы не появилась ни в одном издании трагедии. Она обнажала действие Великого Механизма слишком беспощадно: в момент смены власти. Властитель рождается либо от Бога, либо по воле народа.
Генрих из рода Болингброков — затем король Генрих IV — вернулся из изгнания, высадился на берег с войском и взял в плен покинутого вассалами Ричарда II. Государственный переворот совершился. Теперь его нужно узаконить. Старый король еще жив.
Введите Ричарда: пусть всенародно
Он отречется; и тогда мы сможем
От нас все подозренья отвести. 10
Входит Ричард под стражей, лишенный королевских атрибутов, за ним следуют сановники, несущие регалии. Сцена происходит в Палате Лордов, просцениум изображает Вестминстерский зал, который Ричард перестроил и снабдил его знаменитым дубовым сводом. Он стоял под ним только один раз — как узник, чтобы отречься от престола.
Говорит король, лишенный короны:
Увы! Уже я позван к королю,
А сам еще не вовсе отрешился
От королевских помыслов и чувств!
Еще не научился я гнуть спину,
Поддакивать, наушничать и льстить. [. ]
Но я припоминаю эти лица:
Как будто люди эти мне служили,
Кричали мне: «Да здравствует король!» 11
Но ему не разрешают говорить слишком долго. Подают на краткий миг корону, чтобы он отдал ее Генриху. Сам, добровольно.
Он уже отрекся от власти, податей и доходов. Уже отменил свои эдикты. Чего еще можно от него хотеть? Шекспир знал.
Еще прочтите это, —
Признание в тяжелых преступленьях,
Которыми вы с вашими друзьями
Стране ущерб огромный нанесли.
Покайтесь же, и пусть народ узнает,
Что по заслугам низложили вас 12 .
Король, лишенный короны, говорит:
Как! Сам я должен размотать пред всеми
Клубок своих безумств? Нортемберленд,
Когда бы речь шла о твоих проступках,
Не стыдно ль было бы в таком собранье
Тебе их оглашать? 13
Но снова ему не дают долго говорить. Низложение должно совершиться быстро и полностью. Король должен быть уничтожен в самом своем величии. Рядом ведь ожидает новый. Если старый король не был изменником, то новый является узурпатором. Мы хорошо понимаем цензоров королевы Елизаветы.
Читайте же, милорд, не будем медлить.
Не вижу — слез полны мои глаза!
И все же я соленой этой влагой
Не ослеплен настолько, чтоб не видеть
Изменников, столпившихся вокруг.
И если взор я обращу к себе,
Окажется, что я изменник тоже:
Я дал свое согласие на то,
Чтоб с короля сорвать его порфиру. 14
На чем основана у Шекспира драматизация истории? Прежде всего, на сильном ее сокращении, на ее адском сгущении. Ибо, в сравнении с драмой Иоанна, Генрихов и Ричардов, более трагична сама история. Трагично само функционирование Великого Механизма. Целые годы умещает Шекспир в месяцы, месяцы — в дни, в одну большую сцену, в три-четыре фразы, в которые втиснута вся суть истории.
Вот великий финал любого низложения:
Итак, позвольте мне уйти.
Туда, куда вы повелите,
Но только поскорее прочь отсюда.
Пусть проведут его немедля в Тауэр. [. ]
На будущую среду назначаем
Мы нашу коронацию. Готовьтесь 15 .
Мы приближаемся к концу. Остался один акт. Последний. Но этот последний акт будет одновременно и первым актом новой трагедии. Только у нее будет новое название: «Генрих IV». В «Ричарде II» Болингброк был героем положительным. Он был мстителем. Он защищал попранное право, справедливость. Но в собственной трагедии он может сыграть только роль Ричарда II. Цикл завершился. Цикл начинается заново. Болингброк прошел половину большой лестницы истории. Он уже после коронации. Уже властвует. При королевских регалиях, в Виндзорском дворце, ожидает он вельмож королевства. Они являются.
Да будет счастье над твоей державой! —
Шлю в Лондон я четыре головы:
Блент, Спенсер, Солсбери и Кент — мертвы.
(Подает бумагу.)
Здесь, государь, в подробном донесенье
Перечисляются их преступленья.
Нортемберленд, за твой достойный труд
Тебя достойные награды ждут.
Входит Фицуотер.
Я, государь, из Оксфорда вернулся.
Всех прочих заговорщиков опасных,
Готовивших убийство короля,
Там ждали Брокас и сэр Беннет Сили.
Их головы я в Лондон отослал.
Фицуотер, ты достоин восхваленья,
Я твоего не позабуду рвенья. 16
В этой сцене больше всего поражает ее абсолютная естественность. Будто ничего не произошло. Будто все происходящее — в обычном порядке вещей. Началось новое царствование: шесть голов присылают королю в столицу. Но Шекспир не может на этом закончить трагедию. Ему нужно потрясение. Он должен внести в действие Великого Механизма проблеск сознания. Один проблеск, но гениальный. Новый правитель ожидает еще одну голову, самую важную голову. Самому преданному из приспешников он поручил совершить убийство. «Поручил» — слишком простое слово. Короли не поручают тайных убийств. Короли только позволяют их. Так, чтобы сами они могли об этом не знать. Но предоставим слово Шекспиру — это одна из тех великих сцен, которые история будет повторять, которые написаны раз навсегда, в которых есть все: механика человеческого сердца и механика власти, страх, лесть и система. В этой сцене нет короля и не произносится ни одно имя. Ничего не сказано и все сказано. Есть только королевский голос и его двойное эхо. Это именно те сцены, в которых Шекспир достигает своей сверхправды.
Ты тоже слышал, как король сказал:
«Иль не найдется друга, чтоб избавить
Меня от этого живого страха?»
Не так ли?
Точные его слова.
«Иль не найдется друга?» — он спросил.
Он дважды это повторил, и дважды —
С особым удареньем. Так ведь?
И вот теперь, в последней сцене «Ричарда II», входит этот вернейший из верных. Входит со слугами, несущими гроб:
Великий государь, вот гроб. Узнай же,
Что Ричарда Бордоского в нем прах.
Взгляни — в гробу покоится твой страх:
Твой злейший недруг больше не опасен 18 .
И тут происходит вспышка гениальности. Пропустим ответ короля, он незамысловат. Он прогонит Экстона, устроит торжественные похороны Ричарду и первым пойдет за его останками. Все это еще только описание Великого Механизма. Сухое, как средневековая хроника. Но у короля вырвется одна фраза, которая мгновенно перенесет нас в проблематику «Гамлета». Ибо «Гамлета» невозможно прочитать иначе, чем через обоих «Ричардов». В этой единственной фразе содержится тот же внезапный ужас перед миром с его жестоким механизмом — от него невозможно скрыться, но его невозможно принять. Ибо не существуют короли злые или короли добрые; короли — это только короли. То есть — в современной терминологии: есть только ситуация короля и система. Здесь нет свободы выбора. В завершение трагедии король произносит одну фразу. Ее мог бы произнести Гамлет:
Порою нужен яд, — и все ж он мерзок 19 .
Между закономерностью действия и нравственным законом существует в шекспировском мире противоречие. Это противоречие — человеческая судьба. Из нее невозможно вырваться.
Постепенно открывается трагизм шекспировского мира. Но прежде чем вернуться к глобальным проблемам «Гамлета», мы должны еще раз обрисовать этот мир. Увидеть, что этот мир — реален. Мир, в котором мы живем. Еще раз должны проследить действие Великого Механизма от подножия трона до лондонских улиц, от королевских покоев до темниц Тауэра.
Убит Генрих VI, убит герцог Кларенс, брат короля, умер Эдуард IV. Одиннадцать долгих лет истории заключил Шекспир в двух первых актах «Ричарда III» — словно в одной большой траурной неделе. Есть только Ричард и ступени, которые отделяют его от трона. Каждая из этих ступенек — живой человек. Остались два сына умершего короля. Они тоже должны умереть. Гениальность Шекспира — в очищении истории от описательности, от анекдотов, чуть ли не от фабулы. Это история без пустых мест.
И не имеют значения ни исторические имена, ни достоверность событий. Правдивы — ситуации, хотел бы еще раз сказать: сверхправдивы. Утро ли, вечер или ночь в этой нескончаемой шекспировской погребальной неделе — время не существует; присутствует лишь история — сам ее ход, который ощущается почти физически. Одна из тех драматических ночей, когда судьба всего королевства зависит от одного совещания в замке, возможно, от одного удара кинжалом. Одна из тех исторических ночей, когда воздух приобретает другой вес и часы — другую протяженность. Когда ждут известий. Шекспир драматизирует психологию, подает ее крупными сгустками, в которых мы находим себя.
Ричард уже обрел власть как лорд-протектор. В королевском дворце — две охваченные ужасом женщины: королева-мать и королева-вдова. Рядом играет десятилетний мальчик: сын и внук. Приходит архиепископ. Все ждут, все думают только об одном: что делает Ричард? Мальчик тоже знает историю семьи, историю государства, имена убитых. Через несколько дней, через несколько часов он станет братом короля. Или. Мальчик сказал что-то неосторожное, досадил могущественному дяде. Королева-вдова вскрикнула.
Не надо вам на мальчика сердиться.
Этот дворец, в котором каждый из королевской семьи носит имя убитых, очень напоминает Эльсинор. Не только Дания — тюрьма.
Источник
